Вначале было Слово...
Однажды мне довелось пожить в Лондоне, и одним из самых ярких воспоминаний поры моей жизни в Великобритании явилась мрачная афиша с гротескной улыбающейся маской и белой надписью The Phantom of the Opera, которую мы с отцом проезжали каждый раз, когда пытались пробиться к российскому посольству сквозь мириады автомобильных пробок. Этот темный плакат неизменно привлекал мое внимание, однако тогда я стеснялся спросить у родителей, что же это за таинственный «Фантом Оперы» зовет горожан на свое представление, как стеснялся бы любых других проявлений излишнего любопытства.
Потом матушка сама рассказала мне о знаменитом мюзикле Ллойда Вебера, и меня сразу же увлек сюжет о безумном человеке в маске, обитавшем в подземелье парижской оперы, но на тот момент я, разумеется, не знал о нем почти ровным счетом ничего. Я выдумывал собственных «призраков оперы» и играл в них. А непосредственно сам роман Г. Леру мне удалось прочитать только спустя десять-двенадцать лет, и, хотя данное произведение так и не вошло в список моих любимых книг, с годами меня еще больше затянуло в омут этой странной истории, преследовавшей меня с детства.
Ознакомившись с различными вариациями одноименной песни, я решился на прочтение нескольких романов по мотивам «Призрака Оперы». Как правило, я придерживаюсь весьма скептических взглядов относительно любых опусов, основанных на шедеврах классики, но на этот раз меня настолько захлестнули волны ностальгии, что за несколько дней я буквально «проглотил» «Призрака Манхэттана» Ф. Форсайта, «Ангела Оперы» С. Сицилиано и «Фантома» С. Кей. Жалеть о потерянном времени впоследствии не пришлось, ибо, если первый из перечисленных романов ожидаемо не произвел на меня впечатления, то оставшиеся два, к моему величайшему удивлению, заинтересовали меня чуть ли не больше оригинала.
Конечно, тот же «Ангел Оперы», представляющий собой своеобразный «кроссовер» между «Записками о Шерлоке Холмсе» и, собственно, «Призраком Оперы» поначалу может показаться очень странной книгой, однако его автор сумел воспроизвести все события оригинального произведения в совершенно новом ключе, не нарушив при всем том канонов классической линии сюжета и создав насыщенную символизмом атмосферу. Здесь Эрик в своем сумасшествии отторгнутого гения сравнивается с орудием богини Кали: он сила, сеющая смерть, он сила разрушительной творческой мысли. И Шерлока Холмса завораживает его злой гений, как в прологе книги завораживала статуя богини смерти в доме «душителя». Шерлок Холмс, сам являясь гением, искренне сочувствует Эрику. И, желая вернуть его уникальное дарование человеческому обществу, знаменитый детектив-консультант берет на себя смелость вступить в противоборство с темной сутью «фантома», которой на протяжении многих лет боялись все сотрудники оперы.
Мне понравилась сцена с балом-маскарадом, где Шерлок Холмс выряжается Квазимодо и именно в таком образе вступает в диалог с Красной Смертью Эрика.
– «Это все, что я любил в жизни!» – У него был сильно резонирующий баритон, какой-то неожиданный, при таком жутком виде.
Эта фраза, настолько странная, настолько неуместная, мне показалась совершенной чушью, но Холмс тотчас же узнал ее. Резко рассмеявшись, он ответил:
– «…И Тьма, и Тлен, и Красная Смерть безраздельно царили надо всем».
Холмс говорил по-английски, и хотя я не перечитывал По уже много лет, сразу узнал источник цитаты: это явно была последняя фраза рассказа. Красная Смерть говорил по-французски, наверно, его слова тоже были цитатой – скорее всего, из Notre-Dame de Paris. Я читал Гюго в романтический период моей юности. Может быть, Квазимодо сказал это в конце романа, когда увидел свою возлюбленную Эсмеральду на виселице?
– Вам бы следовало хорошенько подумать над словами, которые вы только что произнесли, – порекомендовал Красная Смерть.
– А вам бы следовало внимательнее относиться к собственным словам. Чего добилось это несчастное изломанное создание ради своей любви? Он не сумел защитить ни свою цыганку, ни собственное сердце.
Красная Смерть так сжал губы, что стало очевидно, что на нем не было маски.
– Да что вам известно о любви и одиночестве? Ваше лицо выражает уродство и боль, но оно – всего лишь маска.
Холмс покачал головой, – Нет, маска – мое настоящее лицо. Вы видите мое истинное лицо сейчас, а то, другое – лишь обман.
Красная Смерть улыбнулся, отчего он стал выглядеть еще ужаснее, – Хорошо сказано, Квазимодо, очень хорошо, но я вам не верю. У вас на лице сплошной грим.
– Вас ослепляет ваше собственное лицо. Оно не более реально, чем мое. Мы не видим настоящих лиц – все это лишь иллюзии, они переменчивы, все мы носим маски. Что за глупость – завидовать чьей-то маске! Маски настолько же недолговечны и нереальны, как и все в жизни.
Красная Смерть вперил взгляд в Холмса, его глаза сверкнули, – Вы бы не говорили так легко, если бы от вашего лица шарахалась собственная мать, – Его рот искривился в странной улыбке, полной боли.
– Я знаю. Это, конечно, клише, но важно лишь то, что под маской. Слишком много глупцов и злодеев обладают лицами Юпитера или Адониса.
– Тем больше оснований ненавидеть эту жизнь, это лицо, которое дала мне судьба! У какого-нибудь пьеро с титулом, молодостью и обычной заурядной внешностью есть передо мной преимущество! Никто не способен так любить, как я, никто не способен испытать ту боль, что живет в моем сердце!
Холмс покачал головой, – Вы не правы.
– Вы смеете учить меня, давать мне советы! – вскричал Красная Смерть – Да что вы знаете обо мне!
– Я знаю вас, – сказал Холмс. – Я знаю вас.
С. Сицилиано, «Ангел Оперы»
Физическому уродству Эрика Шерлок Холмс противопоставляет духовное уродство толпы и свою личную духовную неполноценность как индивидуума, отрекшегося во имя собственного гения от способности испытывать обычные человеческие чувства. Он словно намекает на то, что и посредственность, и гениальность всегда идут рука об руку с безобразным и хорошо, подразумевает он, если это только физический недостаток, за которым еще может скрываться великая душа.
Тема противопоставления душевного и физического уродства подробно раскрывается и в романе С. Кей «Фантом». Правда, говорить о настоящей книге я предпочту все-таки с небольшой оговоркой: она была бы прекрасна всем, если бы автор не сделала ее предметом реализации некоторых личных фетишей, чем, в принципе, грешат многие женщины, пишущие «по мотивам» тех или иных произведений. Так, например, из просто одержимого горем и психически больного человека Эрик превратился в «Фантоме» в наркомана с двадцатилетним стажем. Означенный факт, должен признаться, существенно испортил мне впечатление от прочтения книги, ибо при подобных наличествующих условиях мне было уже трудно воспринимать Эрика, с его разрушенной морфием психикой, как полноценную личность, каковой, безусловно, являлся герой Леру. Да и гениальность сего субъекта в романе, пожалуй, несколько преувеличена, ибо в возможность столь быстрого развития ребенка, даже гениального ребенка, что в пятилетнем возрасте помянутый ребенок уже мог соревноваться в разработках сложнейших чертежей с иным профессиональным архитектором, а в области музыки — с маэстро, верится с трудом. Но неоспоримыми достоинствами данной книги являются ее живой стиль, психологизм и подробное описание прошлого Эрика, которому, надобно заметить, что в оригинале, что «Ангеле Оперы» уделялось непростительно мало внимания, несмотря на известный факт, что нет лучшего способа раскрыть драму чьей-то личности, чем детально изложить историю ее формирования.
Именно «Фантом» позволил мне взглянуть по-новому на трагедию Эрика, которая до сего момента казалась мне несколько надуманной. В нашем современном, привыкшем ко всему обществу уже нелегко вообразить такую ситуацию, в которой индивидуум, обладая талантами Эрика, был бы подвержен всеобщей травле исключительно из-за внешних недостатков. Но люди времен Эрика еще не вышли на тот уровень цивилизации, когда врожденные отклонения воспринимаются как генетические нарушения, а не как Божье проклятье, и в «Фантоме» особенно хорошо показано, где и какими людьми Эрику был привит страх собственного уродства. Сначала мы видим, как разочарованная мать, мечтавшая родить от покойного мужа как минимум полубога, с отвращением узрела в Эрике чудовищную ошибку природы, затем суеверные жители деревни принялись травить проклятое, по их мнению, небом дитя, свято веря, что чистому человеку Бог не попустил бы родиться живым полутрупом, напоследок не менее суеверные цыгане добавили малолетнему Эрику комплексов, сумев разглядеть в его уникальном нечеловеческом уродстве только лишний способ заработка. Непросвещенность людей его века и сделало Эрика гением зла.
И С. Сицилиано, и С. Кей подчеркивают, что подлинная трагедия Эрика заключалась в том, что ему с ранней юности не повезло оказаться не в том месте и среди не тех людей. Если бы круг его общения изначально составляли просвещенные люди — ученые, врачи, деятели искусства — его бы никогда не постигла судьба отщепенца. Однако на примере привязанности несчастной слепой девочки, одержимой музыкой, к Эрику автор «Ангела Оперы» все же показывает, что искренне полюбить Эрика было бы способно только такое же обделенное судьбой создание, как он сам. С. Кей, напротив, демонстрирует, что даже Кристин Дааэ, завороженная талантами и голосом Эрика, могла бы сделать выбор в его пользу, если бы он не запугал ее до полусмерти своим темным гением и почти звериной жестокостью.
Когда я читала роман Леру, надеясь узнать больше об этом удивительном персонаже, оказалось, что книга открыла для меня больше вопросов, чем дала ответов. Почему, к примеру, Рауль был так ревнив и неуверен в чувствах Кристин даже после того, как узнал о кошмарном уродстве Эрика? Почему Кристин упорно возвращалась к Эрику, проводя у него по несколько дней подряд, тогда как Рауль отчаянно стремился избавить ее от опасности? Вряд ли ее поведение можно объяснить жалостью и страхом. Возможно ли, что Рауль был ближе к истине, чем сам думал, в своем сердитом предположении, что страх Кристин перед Призраком был «любовью самого утонченного свойства, такой любовью, в которой люди не признаются даже самим себе»?
С. Кей в послесловии к роману «Фантом»
Таковы два замечательных романа, посвященных знаменитому герою Г. Леру, которые полностью сокрушили сложившийся в моей голове стереотип, что творчество, основанное на уже существующем произведении, не может быть удачным.
Потом матушка сама рассказала мне о знаменитом мюзикле Ллойда Вебера, и меня сразу же увлек сюжет о безумном человеке в маске, обитавшем в подземелье парижской оперы, но на тот момент я, разумеется, не знал о нем почти ровным счетом ничего. Я выдумывал собственных «призраков оперы» и играл в них. А непосредственно сам роман Г. Леру мне удалось прочитать только спустя десять-двенадцать лет, и, хотя данное произведение так и не вошло в список моих любимых книг, с годами меня еще больше затянуло в омут этой странной истории, преследовавшей меня с детства.
Ознакомившись с различными вариациями одноименной песни, я решился на прочтение нескольких романов по мотивам «Призрака Оперы». Как правило, я придерживаюсь весьма скептических взглядов относительно любых опусов, основанных на шедеврах классики, но на этот раз меня настолько захлестнули волны ностальгии, что за несколько дней я буквально «проглотил» «Призрака Манхэттана» Ф. Форсайта, «Ангела Оперы» С. Сицилиано и «Фантома» С. Кей. Жалеть о потерянном времени впоследствии не пришлось, ибо, если первый из перечисленных романов ожидаемо не произвел на меня впечатления, то оставшиеся два, к моему величайшему удивлению, заинтересовали меня чуть ли не больше оригинала.
Конечно, тот же «Ангел Оперы», представляющий собой своеобразный «кроссовер» между «Записками о Шерлоке Холмсе» и, собственно, «Призраком Оперы» поначалу может показаться очень странной книгой, однако его автор сумел воспроизвести все события оригинального произведения в совершенно новом ключе, не нарушив при всем том канонов классической линии сюжета и создав насыщенную символизмом атмосферу. Здесь Эрик в своем сумасшествии отторгнутого гения сравнивается с орудием богини Кали: он сила, сеющая смерть, он сила разрушительной творческой мысли. И Шерлока Холмса завораживает его злой гений, как в прологе книги завораживала статуя богини смерти в доме «душителя». Шерлок Холмс, сам являясь гением, искренне сочувствует Эрику. И, желая вернуть его уникальное дарование человеческому обществу, знаменитый детектив-консультант берет на себя смелость вступить в противоборство с темной сутью «фантома», которой на протяжении многих лет боялись все сотрудники оперы.
Мне понравилась сцена с балом-маскарадом, где Шерлок Холмс выряжается Квазимодо и именно в таком образе вступает в диалог с Красной Смертью Эрика.
– «Это все, что я любил в жизни!» – У него был сильно резонирующий баритон, какой-то неожиданный, при таком жутком виде.
Эта фраза, настолько странная, настолько неуместная, мне показалась совершенной чушью, но Холмс тотчас же узнал ее. Резко рассмеявшись, он ответил:
– «…И Тьма, и Тлен, и Красная Смерть безраздельно царили надо всем».
Холмс говорил по-английски, и хотя я не перечитывал По уже много лет, сразу узнал источник цитаты: это явно была последняя фраза рассказа. Красная Смерть говорил по-французски, наверно, его слова тоже были цитатой – скорее всего, из Notre-Dame de Paris. Я читал Гюго в романтический период моей юности. Может быть, Квазимодо сказал это в конце романа, когда увидел свою возлюбленную Эсмеральду на виселице?
– Вам бы следовало хорошенько подумать над словами, которые вы только что произнесли, – порекомендовал Красная Смерть.
– А вам бы следовало внимательнее относиться к собственным словам. Чего добилось это несчастное изломанное создание ради своей любви? Он не сумел защитить ни свою цыганку, ни собственное сердце.
Красная Смерть так сжал губы, что стало очевидно, что на нем не было маски.
– Да что вам известно о любви и одиночестве? Ваше лицо выражает уродство и боль, но оно – всего лишь маска.
Холмс покачал головой, – Нет, маска – мое настоящее лицо. Вы видите мое истинное лицо сейчас, а то, другое – лишь обман.
Красная Смерть улыбнулся, отчего он стал выглядеть еще ужаснее, – Хорошо сказано, Квазимодо, очень хорошо, но я вам не верю. У вас на лице сплошной грим.
– Вас ослепляет ваше собственное лицо. Оно не более реально, чем мое. Мы не видим настоящих лиц – все это лишь иллюзии, они переменчивы, все мы носим маски. Что за глупость – завидовать чьей-то маске! Маски настолько же недолговечны и нереальны, как и все в жизни.
Красная Смерть вперил взгляд в Холмса, его глаза сверкнули, – Вы бы не говорили так легко, если бы от вашего лица шарахалась собственная мать, – Его рот искривился в странной улыбке, полной боли.
– Я знаю. Это, конечно, клише, но важно лишь то, что под маской. Слишком много глупцов и злодеев обладают лицами Юпитера или Адониса.
– Тем больше оснований ненавидеть эту жизнь, это лицо, которое дала мне судьба! У какого-нибудь пьеро с титулом, молодостью и обычной заурядной внешностью есть передо мной преимущество! Никто не способен так любить, как я, никто не способен испытать ту боль, что живет в моем сердце!
Холмс покачал головой, – Вы не правы.
– Вы смеете учить меня, давать мне советы! – вскричал Красная Смерть – Да что вы знаете обо мне!
– Я знаю вас, – сказал Холмс. – Я знаю вас.
С. Сицилиано, «Ангел Оперы»
Физическому уродству Эрика Шерлок Холмс противопоставляет духовное уродство толпы и свою личную духовную неполноценность как индивидуума, отрекшегося во имя собственного гения от способности испытывать обычные человеческие чувства. Он словно намекает на то, что и посредственность, и гениальность всегда идут рука об руку с безобразным и хорошо, подразумевает он, если это только физический недостаток, за которым еще может скрываться великая душа.
Тема противопоставления душевного и физического уродства подробно раскрывается и в романе С. Кей «Фантом». Правда, говорить о настоящей книге я предпочту все-таки с небольшой оговоркой: она была бы прекрасна всем, если бы автор не сделала ее предметом реализации некоторых личных фетишей, чем, в принципе, грешат многие женщины, пишущие «по мотивам» тех или иных произведений. Так, например, из просто одержимого горем и психически больного человека Эрик превратился в «Фантоме» в наркомана с двадцатилетним стажем. Означенный факт, должен признаться, существенно испортил мне впечатление от прочтения книги, ибо при подобных наличествующих условиях мне было уже трудно воспринимать Эрика, с его разрушенной морфием психикой, как полноценную личность, каковой, безусловно, являлся герой Леру. Да и гениальность сего субъекта в романе, пожалуй, несколько преувеличена, ибо в возможность столь быстрого развития ребенка, даже гениального ребенка, что в пятилетнем возрасте помянутый ребенок уже мог соревноваться в разработках сложнейших чертежей с иным профессиональным архитектором, а в области музыки — с маэстро, верится с трудом. Но неоспоримыми достоинствами данной книги являются ее живой стиль, психологизм и подробное описание прошлого Эрика, которому, надобно заметить, что в оригинале, что «Ангеле Оперы» уделялось непростительно мало внимания, несмотря на известный факт, что нет лучшего способа раскрыть драму чьей-то личности, чем детально изложить историю ее формирования.
Именно «Фантом» позволил мне взглянуть по-новому на трагедию Эрика, которая до сего момента казалась мне несколько надуманной. В нашем современном, привыкшем ко всему обществу уже нелегко вообразить такую ситуацию, в которой индивидуум, обладая талантами Эрика, был бы подвержен всеобщей травле исключительно из-за внешних недостатков. Но люди времен Эрика еще не вышли на тот уровень цивилизации, когда врожденные отклонения воспринимаются как генетические нарушения, а не как Божье проклятье, и в «Фантоме» особенно хорошо показано, где и какими людьми Эрику был привит страх собственного уродства. Сначала мы видим, как разочарованная мать, мечтавшая родить от покойного мужа как минимум полубога, с отвращением узрела в Эрике чудовищную ошибку природы, затем суеверные жители деревни принялись травить проклятое, по их мнению, небом дитя, свято веря, что чистому человеку Бог не попустил бы родиться живым полутрупом, напоследок не менее суеверные цыгане добавили малолетнему Эрику комплексов, сумев разглядеть в его уникальном нечеловеческом уродстве только лишний способ заработка. Непросвещенность людей его века и сделало Эрика гением зла.
И С. Сицилиано, и С. Кей подчеркивают, что подлинная трагедия Эрика заключалась в том, что ему с ранней юности не повезло оказаться не в том месте и среди не тех людей. Если бы круг его общения изначально составляли просвещенные люди — ученые, врачи, деятели искусства — его бы никогда не постигла судьба отщепенца. Однако на примере привязанности несчастной слепой девочки, одержимой музыкой, к Эрику автор «Ангела Оперы» все же показывает, что искренне полюбить Эрика было бы способно только такое же обделенное судьбой создание, как он сам. С. Кей, напротив, демонстрирует, что даже Кристин Дааэ, завороженная талантами и голосом Эрика, могла бы сделать выбор в его пользу, если бы он не запугал ее до полусмерти своим темным гением и почти звериной жестокостью.
Когда я читала роман Леру, надеясь узнать больше об этом удивительном персонаже, оказалось, что книга открыла для меня больше вопросов, чем дала ответов. Почему, к примеру, Рауль был так ревнив и неуверен в чувствах Кристин даже после того, как узнал о кошмарном уродстве Эрика? Почему Кристин упорно возвращалась к Эрику, проводя у него по несколько дней подряд, тогда как Рауль отчаянно стремился избавить ее от опасности? Вряд ли ее поведение можно объяснить жалостью и страхом. Возможно ли, что Рауль был ближе к истине, чем сам думал, в своем сердитом предположении, что страх Кристин перед Призраком был «любовью самого утонченного свойства, такой любовью, в которой люди не признаются даже самим себе»?
С. Кей в послесловии к роману «Фантом»
Таковы два замечательных романа, посвященных знаменитому герою Г. Леру, которые полностью сокрушили сложившийся в моей голове стереотип, что творчество, основанное на уже существующем произведении, не может быть удачным.
